(no subject)

Вчерашняя запись http://anna-egorova.livejournal.com/237388.html разбудила кровь предков и повела искать похожую музыку. Не могу не поделиться кое-чем из трофеев.
Идем http://yar.hole.ru:8080/Music/music.htm, находим Ilgiв разделе Nordic, качаем и балдеем получаем удовольствие.
Там же Garmarna и Hedningarna.
Ссылку подсказали в ru_worldmusic

(no subject)

Вчерашняя запись http://anna-egorova.livejournal.com/237388.html разбудила кровь предков и повела искать похожую музыку. Не могу не поделиться кое-чем из трофеев.
Идем http://yar.hole.ru:8080/Music/music.htm, находим Ilgiв разделе Nordic, качаем и балдеем получаем удовольствие.
Там же Garmarna и Hedningarna.
Ссылку подсказали в ru_worldmusic

цитата на память :)

Блядует только с русскими, т.к. обладает зачатками национальной солидарности.

цитата на память :)

Блядует только с русскими, т.к. обладает зачатками национальной солидарности.

ну и я туда же :)

( Да ничего интересного )

ну и я туда же :)

( Да ничего интересного )

Бабушкина тетрадь. Война

Лето 1941 г. О том, что началась война, мы узнали по радио в 10 часов 22 июня в воскресенье.
В нашей станице Багаевской радио было только в центре на площади и говорило целый день. А у нас в доме был большой радиоприемник, большая коробка. Это известие застало нас врасплох. Отец был на рыбалке еще с вечера субботы. Как же так? Ведь совсем недавно в газете «Правда» читали «Пакт о ненападении» между Россией и Германией. И фото «Молотов и Гитлер». И вдруг…
Я побежала на залопатинку, край станицы, и принесла эту ужасную весть, ведь там радио не было. Конечно, взрослые что-то знали, между собой говорили, что что-то должно случиться, но молчали.
И вот тут началось… Молодежь, без повесток, шли в военкомат, пацаны подростки – туда же. И всколыхнулась станица. У столба с радио толпы людей, хотят знать правду. И вот: «Дорогие братья и сестры…».
Пчелиным роем зашумела станица. Срочный сбор. Ночью сушили сухари, собирали «сидор». И понеслась по станице песня-плач.
«Последний нонешний денечек
Гуляю с вами я, друзья,
А завтра рано чуть Светочек
Заплачет вся моя семья!»
Ревут бабы, пляшут под гармонику казаки, бьют каблуками землю, оставляя свой след на своем базу.
С утра было тихо, солнечно, а к вечеру разыгралась «низовка» и понесла по воде на больших волнах из Ростова, вверх по Дону, горьую и тревожную весть казакам о войне.
Мой отец был на рыбалке на Мелиховском перекате и вернулся поздно вечером. Пришел с хорошим уловом. Нес на кулаке через плечо огромного сазана, хвост по земле волочился. Улыбается. Он еще ничего не знал. В доме никто не спал. Соседка с верхов говорит отцу: «Ну что, Терентьич, повоюем?» А он: «Я уже навоевался». Это он о низовом ветре и больших волнах. Мы встретили его словами: «Папа, война».
Всю ночь он провел в райкоме. А утром провожали новобранцев пароходом в Ростов, а оттуда в Батайск. Шум, крики, слезы. На пристани не пройдешь. Пьют, поют, пляшут. Самогон рекой, цветы летят на пароход, падают в воду.Уходили кто в чем, только «сидор» за спиной. Прощаются, дают наказы, обещают разбить врага и вернуться домой убирать обильный в этом году урожай в колхозе. Мы все верили в нашу непобедимую армию. Ушли пароходы, притихла станица, ждут газет, новостей…
А женщины каждый вечер стоят у калитки и ждут почту. И пошли треугольники. Со слезами на глазах разворачивали и читали вслух, и вместе радовались, что живой, и вместе плакали, что ранен, и опять ждали. А потом стали приходить конверты с чужим почерком… Их боялись брать в руки, и читала их почтальонша. И кому что достанется. Кому - « в госпитале», кому – «смерть героя». И покатилось по станице горе горькое, и стоит у база убитая горем казачка, обнимает осиротевших деток… Как дальше жить, Господи?
А войне конца не видно…

Бабушкина тетрадь. Война

Лето 1941 г. О том, что началась война, мы узнали по радио в 10 часов 22 июня в воскресенье.
В нашей станице Багаевской радио было только в центре на площади и говорило целый день. А у нас в доме был большой радиоприемник, большая коробка. Это известие застало нас врасплох. Отец был на рыбалке еще с вечера субботы. Как же так? Ведь совсем недавно в газете «Правда» читали «Пакт о ненападении» между Россией и Германией. И фото «Молотов и Гитлер». И вдруг…
Я побежала на залопатинку, край станицы, и принесла эту ужасную весть, ведь там радио не было. Конечно, взрослые что-то знали, между собой говорили, что что-то должно случиться, но молчали.
И вот тут началось… Молодежь, без повесток, шли в военкомат, пацаны подростки – туда же. И всколыхнулась станица. У столба с радио толпы людей, хотят знать правду. И вот: «Дорогие братья и сестры…».
Пчелиным роем зашумела станица. Срочный сбор. Ночью сушили сухари, собирали «сидор». И понеслась по станице песня-плач.
«Последний нонешний денечек
Гуляю с вами я, друзья,
А завтра рано чуть Светочек
Заплачет вся моя семья!»
Ревут бабы, пляшут под гармонику казаки, бьют каблуками землю, оставляя свой след на своем базу.
С утра было тихо, солнечно, а к вечеру разыгралась «низовка» и понесла по воде на больших волнах из Ростова, вверх по Дону, горьую и тревожную весть казакам о войне.
Мой отец был на рыбалке на Мелиховском перекате и вернулся поздно вечером. Пришел с хорошим уловом. Нес на кулаке через плечо огромного сазана, хвост по земле волочился. Улыбается. Он еще ничего не знал. В доме никто не спал. Соседка с верхов говорит отцу: «Ну что, Терентьич, повоюем?» А он: «Я уже навоевался». Это он о низовом ветре и больших волнах. Мы встретили его словами: «Папа, война».
Всю ночь он провел в райкоме. А утром провожали новобранцев пароходом в Ростов, а оттуда в Батайск. Шум, крики, слезы. На пристани не пройдешь. Пьют, поют, пляшут. Самогон рекой, цветы летят на пароход, падают в воду.Уходили кто в чем, только «сидор» за спиной. Прощаются, дают наказы, обещают разбить врага и вернуться домой убирать обильный в этом году урожай в колхозе. Мы все верили в нашу непобедимую армию. Ушли пароходы, притихла станица, ждут газет, новостей…
А женщины каждый вечер стоят у калитки и ждут почту. И пошли треугольники. Со слезами на глазах разворачивали и читали вслух, и вместе радовались, что живой, и вместе плакали, что ранен, и опять ждали. А потом стали приходить конверты с чужим почерком… Их боялись брать в руки, и читала их почтальонша. И кому что достанется. Кому - « в госпитале», кому – «смерть героя». И покатилось по станице горе горькое, и стоит у база убитая горем казачка, обнимает осиротевших деток… Как дальше жить, Господи?
А войне конца не видно…

Бабушкина тетрадь. Мама.

Моя мама, врач женской консультации, по вечерам обучала молодых девчат, будущих санинструкторов. И каждый месяц уходили девчата на фронт и в госпитали. Обучались на берегу Дона на лужайке, а мне нравилось помогать маме как «манекену». Ростом я была маленькая, как и мама, вот меня девчата бинтовали, накладывали шины, носили на носилках по ступенькам вверх, вниз, и опять вверх, волокли по траве на плащ-палатке, учились и тоже уезжали.
А по Дону шли пароходы с ранеными. Как ветром доносилась молва о приходе парохода. Причалил пароход к станице, и бежит народ на пристань, несут молоко, овощи, крынки с каймаком и кто что. Надо помочь раненым и узнать что-нибудь о своих, а вдруг встречались. Мы с сестрой варили картошку в мундире, резали на куски вяленую рыбу и тоже бежали на пристань. Наш гостинец нарасхват, а вот об отце никто ничего не знал.
1942 год. Сельсовет поставил к нам на квартиру раненого в ногу лейтенанта. Звали его дядя Боря. Сам он из Новочеркасска, и его из госпиталя отпустили долечиваться домой. Его рабочее место, директора мол. завода, было занято, и его отправили на наш мол. завод. Он привез жену (тетю Тасю), чемодан, и стали у нас жить.
Лето было жаркое и мы пропадали целыми днями на Дону. Обороняли нашу станицу калмыки. Весь берег опутали колючей проволокой, оставив лишь небольшие проходы. Однажды ас обстреляли немецкие самолеты. Рядом консервный завод и переправа, и мы побежали домой. Уже в окопе на огороде я почувствовала боль в ноге выше колена и увидела кровь. Где и как я получила рану, не помню. Промыла водой, пожевала и приложила лист подорожника и завязала косынкой.
Дядя Боря сообщил, что сдали Ростов, Новочеркасск, бомбят Бесерчекевку, надо уходить. Подогнал подводу, побросал кое-какое барахло. В коридоре стояло корыто с просушенной рыбой, мешок с яблоками, ящик с хозяйственным мылом, на примусе варился суп – все бросили в бричку. Нас с сестрой и свою жену – туда же. И поехал от бомбежки в лесополосу. Туда бежали все. А мама осталась допекать хлеб, ее обещал забрать знакомый по пути. Она собрала теплые вещи, сложила в мешок хлеб и стала ждать.
Время шло, и мама решила идти ему навстречу. На главной улице сидели солдаты, обедали. Завернув в переулок, она попала под бомбежку. Взрывной волной маму сбило с ног, и она упала под стену кирпичной конюшни милиции. Придя в себя в кромешной тьме она слышала крики раненых бойцов о помощи. Ощупав себя, поняла, что ослепла. На лице была кровь и болело все тело. Сообразив, где находится, отряхнула с себя кирпичные осколки и пошла вдоль стены. Тут недалеко был узенький проулочек, там бабы брали воду и поили коров. Вот туда она и пошла. Сползла к берегу, ощупывая камни. Вот и река. Села. Задумалась. Что делать? Куда идти слепой? Кому она нужна? Дети уже большие и не одни, не пропадут. Родных близко нет. Сама детдомовская из Питера, с Васильевского острова. По распределению попала в Орловскую губернию, село Тросны. Глушь, грязь, нищета. Она была там первым медиком, «врачицей». Туда же приехал к ней жених, мой отец. Он в Ленинграда служил в ПВО, где и познакомился с мамой. Там же родилась старшая дочь Лариса. Потом Ростов, где родилась я, Кубань, Шахты. И так каждые три года перемены места работы отца, а с ним всей семьи. И только в 1939 году осели в станице Багаевской. Работали, учились, и вот война… Слепота… Сидела, вспоминала, а рядом пули о камни цвикали, и не страшно было. Заплакала, по инерции намочила в воде руки, умылась… и, о Боже… вижу - камни, вода, и бегом на окорачках вверх на берег, туда где дети.
Вечерело. Мама пошла по улице в сторону лесополосы, забыв о хлебе и вещах. Бежала, пока светло. Шла через колхозный сад. Кругом зенитки, солдаты, и опять обстрел, побежала и куда-то упала. Очнулась в погребе. Ее поили парным молоком, умыли, одели. Ее узнали. Недавно в этом доме она принимала роды. Ночевала там, а утром хозяин посадил ее в бричку и погнал лесополосе хутора Федулова.
А в это время к нам в лесополосу приехал тот мужик, что обещал маму забрать. Привез воз барахла, семью. Сообщил, что мама лежит под конюшней убитая. Ну что, поплакали и поехали дальше. Тетя Тася обещала нас не бросать. Колонна большая, подвод пятьдесят. Вдруг колонна остановилась. По степи в нашу сторону летела пара вороных с бричкой, в ней стоял мужик и орал, размахивая кнутом. Остановился. В бричке, держась за борта, сидела на соломе наша мама. Распухшее лицо все в ссадинах, глаз кровоточит, ноги побитые, черные. Сняли ее и перенесли в нашу бричку. Так всю дорогу она лежала, отдыхала.
Доехав до Песчанокопской, дядя Боря оставил жену своим родителям, а нам отдал бричку и пару коней. Мама стала поправляться, но плохо видела. Ехали больше ночью. На переднюю подводу клали белую простынь, и мама на нее правила лошадей, чтобы не сбиться с дороги. А днем стояли в густой заросли конопли. Связывали макушки над бричкой, чтобы сверху не видно было. Тут же и кони стояли. Под бричкой варили пищу, спали, путь держали на Кубань.

Бабушкина тетрадь. Мама.

Моя мама, врач женской консультации, по вечерам обучала молодых девчат, будущих санинструкторов. И каждый месяц уходили девчата на фронт и в госпитали. Обучались на берегу Дона на лужайке, а мне нравилось помогать маме как «манекену». Ростом я была маленькая, как и мама, вот меня девчата бинтовали, накладывали шины, носили на носилках по ступенькам вверх, вниз, и опять вверх, волокли по траве на плащ-палатке, учились и тоже уезжали.
А по Дону шли пароходы с ранеными. Как ветром доносилась молва о приходе парохода. Причалил пароход к станице, и бежит народ на пристань, несут молоко, овощи, крынки с каймаком и кто что. Надо помочь раненым и узнать что-нибудь о своих, а вдруг встречались. Мы с сестрой варили картошку в мундире, резали на куски вяленую рыбу и тоже бежали на пристань. Наш гостинец нарасхват, а вот об отце никто ничего не знал.
1942 год. Сельсовет поставил к нам на квартиру раненого в ногу лейтенанта. Звали его дядя Боря. Сам он из Новочеркасска, и его из госпиталя отпустили долечиваться домой. Его рабочее место, директора мол. завода, было занято, и его отправили на наш мол. завод. Он привез жену (тетю Тасю), чемодан, и стали у нас жить.
Лето было жаркое и мы пропадали целыми днями на Дону. Обороняли нашу станицу калмыки. Весь берег опутали колючей проволокой, оставив лишь небольшие проходы. Однажды ас обстреляли немецкие самолеты. Рядом консервный завод и переправа, и мы побежали домой. Уже в окопе на огороде я почувствовала боль в ноге выше колена и увидела кровь. Где и как я получила рану, не помню. Промыла водой, пожевала и приложила лист подорожника и завязала косынкой.
Дядя Боря сообщил, что сдали Ростов, Новочеркасск, бомбят Бесерчекевку, надо уходить. Подогнал подводу, побросал кое-какое барахло. В коридоре стояло корыто с просушенной рыбой, мешок с яблоками, ящик с хозяйственным мылом, на примусе варился суп – все бросили в бричку. Нас с сестрой и свою жену – туда же. И поехал от бомбежки в лесополосу. Туда бежали все. А мама осталась допекать хлеб, ее обещал забрать знакомый по пути. Она собрала теплые вещи, сложила в мешок хлеб и стала ждать.
Время шло, и мама решила идти ему навстречу. На главной улице сидели солдаты, обедали. Завернув в переулок, она попала под бомбежку. Взрывной волной маму сбило с ног, и она упала под стену кирпичной конюшни милиции. Придя в себя в кромешной тьме она слышала крики раненых бойцов о помощи. Ощупав себя, поняла, что ослепла. На лице была кровь и болело все тело. Сообразив, где находится, отряхнула с себя кирпичные осколки и пошла вдоль стены. Тут недалеко был узенький проулочек, там бабы брали воду и поили коров. Вот туда она и пошла. Сползла к берегу, ощупывая камни. Вот и река. Села. Задумалась. Что делать? Куда идти слепой? Кому она нужна? Дети уже большие и не одни, не пропадут. Родных близко нет. Сама детдомовская из Питера, с Васильевского острова. По распределению попала в Орловскую губернию, село Тросны. Глушь, грязь, нищета. Она была там первым медиком, «врачицей». Туда же приехал к ней жених, мой отец. Он в Ленинграда служил в ПВО, где и познакомился с мамой. Там же родилась старшая дочь Лариса. Потом Ростов, где родилась я, Кубань, Шахты. И так каждые три года перемены места работы отца, а с ним всей семьи. И только в 1939 году осели в станице Багаевской. Работали, учились, и вот война… Слепота… Сидела, вспоминала, а рядом пули о камни цвикали, и не страшно было. Заплакала, по инерции намочила в воде руки, умылась… и, о Боже… вижу - камни, вода, и бегом на окорачках вверх на берег, туда где дети.
Вечерело. Мама пошла по улице в сторону лесополосы, забыв о хлебе и вещах. Бежала, пока светло. Шла через колхозный сад. Кругом зенитки, солдаты, и опять обстрел, побежала и куда-то упала. Очнулась в погребе. Ее поили парным молоком, умыли, одели. Ее узнали. Недавно в этом доме она принимала роды. Ночевала там, а утром хозяин посадил ее в бричку и погнал лесополосе хутора Федулова.
А в это время к нам в лесополосу приехал тот мужик, что обещал маму забрать. Привез воз барахла, семью. Сообщил, что мама лежит под конюшней убитая. Ну что, поплакали и поехали дальше. Тетя Тася обещала нас не бросать. Колонна большая, подвод пятьдесят. Вдруг колонна остановилась. По степи в нашу сторону летела пара вороных с бричкой, в ней стоял мужик и орал, размахивая кнутом. Остановился. В бричке, держась за борта, сидела на соломе наша мама. Распухшее лицо все в ссадинах, глаз кровоточит, ноги побитые, черные. Сняли ее и перенесли в нашу бричку. Так всю дорогу она лежала, отдыхала.
Доехав до Песчанокопской, дядя Боря оставил жену своим родителям, а нам отдал бричку и пару коней. Мама стала поправляться, но плохо видела. Ехали больше ночью. На переднюю подводу клали белую простынь, и мама на нее правила лошадей, чтобы не сбиться с дороги. А днем стояли в густой заросли конопли. Связывали макушки над бричкой, чтобы сверху не видно было. Тут же и кони стояли. Под бричкой варили пищу, спали, путь держали на Кубань.

Бабушкина тетрадь. Подвиг.

О делах на фронте мы узнавали от идущих с нами в одном направлении солдат нашей армии. Иногда они нас подкармливали, иногда мы их подвозили на бричках, а сами шли держась за веревочки на бричках, чтобы ночью не потеряться. Видели ночной бой, полет трассирующих пуль и шли, пригибаясь к телеге, будто она могла нас спасти. Осталось в памяти, как шли на таран два самолета. Это надо иметь такое мужество! Рев сближения, яркая вспышка, взрыв, и черные хлопья останков летят на землю. Это не кино, это никогда незабываемая явь.

Помню, как шли по Донской степи длинной колонной беженцы. Пешие, на телегах, на велосипедах, с детскими колясками. Дошли до реки Маныч. Видно здесь была бомбежка. В реке стояли вверх дышлом утонувшие подводы, плыли люди, лошади, узлы, а самолеты летали кругами и расстреливали тех, кто остался в живых. Мы бросились в заросль придорожной пшеницы и сурепки. Густая и высокая она скрывала нас, а мы лежали, вжавшись в землю. Кругом крики, зов детей, стоны раненых и проклятия в адрес врага.

И вдруг новый звук. Откуда-то вывернулся наш «ястребок». Маленький, с красными звездами на крыльях, он вертелся между немецкими самолетами и стрелял, стрелял, а немцы падали и взрывались один за другим. Сколько он их подбил? Четыре, пять, не помню. Мы лежали, закрыв глаза, и только по звуку понимали, что творится в небе. Мы уже привыкли по звуку отличать немецкие самолеты от наших. Приподнявшись, я в первые увидела воздушный бой. Странно было это видеть. Взрыв в воздухе – это не взрыв на земле. Только слышно: очередь, рев, взрыв, очередь… И тут затихло… Тонкой стрелой прозвучал путь нашего «ястребка». Взрыв и тишина. Черная туча над землей. Погиб наш сокол, но дорого заплатили враги за его смерть. Нет, не смерть, за бессмертие.

Уже после войны мы вернулись в Богаевскую. Отец работал в военкомате. Ездили по району, искали безымянные могилы наших воинов, перезахороняли. И вот в районе Маныча нашли могилу нашего летчика. Жители ухаживали за ней и рассказывали, что летчика хоронили немцы с почестью. Немецкий офицер сказал: «Если бы солдаты вермахта были бы такими же, как этот русский парень, то армия была бы непобедима.» Кто этот герой? Может быть это его мы видели в бою у реки Маныч? Кто бы он ни был, подвиг его не должен быть забыт.

Бабушкина тетрадь. Подвиг.

О делах на фронте мы узнавали от идущих с нами в одном направлении солдат нашей армии. Иногда они нас подкармливали, иногда мы их подвозили на бричках, а сами шли держась за веревочки на бричках, чтобы ночью не потеряться. Видели ночной бой, полет трассирующих пуль и шли, пригибаясь к телеге, будто она могла нас спасти. Осталось в памяти, как шли на таран два самолета. Это надо иметь такое мужество! Рев сближения, яркая вспышка, взрыв, и черные хлопья останков летят на землю. Это не кино, это никогда незабываемая явь.

Помню, как шли по Донской степи длинной колонной беженцы. Пешие, на телегах, на велосипедах, с детскими колясками. Дошли до реки Маныч. Видно здесь была бомбежка. В реке стояли вверх дышлом утонувшие подводы, плыли люди, лошади, узлы, а самолеты летали кругами и расстреливали тех, кто остался в живых. Мы бросились в заросль придорожной пшеницы и сурепки. Густая и высокая она скрывала нас, а мы лежали, вжавшись в землю. Кругом крики, зов детей, стоны раненых и проклятия в адрес врага.

И вдруг новый звук. Откуда-то вывернулся наш «ястребок». Маленький, с красными звездами на крыльях, он вертелся между немецкими самолетами и стрелял, стрелял, а немцы падали и взрывались один за другим. Сколько он их подбил? Четыре, пять, не помню. Мы лежали, закрыв глаза, и только по звуку понимали, что творится в небе. Мы уже привыкли по звуку отличать немецкие самолеты от наших. Приподнявшись, я в первые увидела воздушный бой. Странно было это видеть. Взрыв в воздухе – это не взрыв на земле. Только слышно: очередь, рев, взрыв, очередь… И тут затихло… Тонкой стрелой прозвучал путь нашего «ястребка». Взрыв и тишина. Черная туча над землей. Погиб наш сокол, но дорого заплатили враги за его смерть. Нет, не смерть, за бессмертие.

Уже после войны мы вернулись в Богаевскую. Отец работал в военкомате. Ездили по району, искали безымянные могилы наших воинов, перезахороняли. И вот в районе Маныча нашли могилу нашего летчика. Жители ухаживали за ней и рассказывали, что летчика хоронили немцы с почестью. Немецкий офицер сказал: «Если бы солдаты вермахта были бы такими же, как этот русский парень, то армия была бы непобедима.» Кто этот герой? Может быть это его мы видели в бою у реки Маныч? Кто бы он ни был, подвиг его не должен быть забыт.

Бабушкина тетрадь. Кубань.

Широки Кубанские степи, плодородны ее земли, лечебны воды ее рек. Недаром говорят: «Краснодарский края – это рай. Сунь палку в землю – вырастет дерево.» Но… Стоит неубранной пшеница, гнется под тяжестью огромных кочанов кукуруза. А сады, каких нигде нет, кормят идущих по этой благодатной земле беженцев, солдат. Идут стада колхозных коров, пастухи просят подоить уставшую и ревущую скотину. В степи запах пыли и молока. Теряют ревущие кормилицы драгоценную молочную влагу. Собрав посуду идут женщины доить коров, а некоторые коровы остаются в хуторах у новых хозяев. Идет по степи обоз беженцев, под бричкой болтается ведро с молоком или чайник. Доедешь до остановки, а в молоке кусок масла плавает.
Жители Кубани встречали нас со слезами на глазах. Сочувствуя, несли кто что. Хлеб, молоко, фрукты. Нас выручал ящик с мылом. Мама разрезала кусок пополам, и бежали мы с сестрой в недалекий от дороги хутор. Сердобольные хохлушки насыпят в подол картошку или сунут подмышку живую курицу, и бежим по степи догонять далеко ушедшую колонну. А мама стоит на бричке и, шею вывернув, ищет нас, где мы бежим.
Так и ползла наша колона гусеницей по степи. По пути срываем кукурузу молочной спелости и едим сырой, а будылки крутим жгутом и сосем сок если нет близко воды. По пути некоторые подводы отстают. То у родственников, то у знакомых, а то просто от безысходности и неизвестности. Жители хуторов оставляли у себя людей, лошадей, приболевших и уставших.

Бабушкина тетрадь. Кубань.

Широки Кубанские степи, плодородны ее земли, лечебны воды ее рек. Недаром говорят: «Краснодарский края – это рай. Сунь палку в землю – вырастет дерево.» Но… Стоит неубранной пшеница, гнется под тяжестью огромных кочанов кукуруза. А сады, каких нигде нет, кормят идущих по этой благодатной земле беженцев, солдат. Идут стада колхозных коров, пастухи просят подоить уставшую и ревущую скотину. В степи запах пыли и молока. Теряют ревущие кормилицы драгоценную молочную влагу. Собрав посуду идут женщины доить коров, а некоторые коровы остаются в хуторах у новых хозяев. Идет по степи обоз беженцев, под бричкой болтается ведро с молоком или чайник. Доедешь до остановки, а в молоке кусок масла плавает.
Жители Кубани встречали нас со слезами на глазах. Сочувствуя, несли кто что. Хлеб, молоко, фрукты. Нас выручал ящик с мылом. Мама разрезала кусок пополам, и бежали мы с сестрой в недалекий от дороги хутор. Сердобольные хохлушки насыпят в подол картошку или сунут подмышку живую курицу, и бежим по степи догонять далеко ушедшую колонну. А мама стоит на бричке и, шею вывернув, ищет нас, где мы бежим.
Так и ползла наша колона гусеницей по степи. По пути срываем кукурузу молочной спелости и едим сырой, а будылки крутим жгутом и сосем сок если нет близко воды. По пути некоторые подводы отстают. То у родственников, то у знакомых, а то просто от безысходности и неизвестности. Жители хуторов оставляли у себя людей, лошадей, приболевших и уставших.

Бабушкина тетрадь. В оккупации.

Утром 4 августа 1942 года мы въехали в Невинномысск. Крайняя улица под Невинской горой была разбита полностью. Ни одного целого дома. Подобрали ведро поить лошадей. Решили въехать в посадку кукурузы и заночевать там. А ночью 5 августа в город вошли немецкий танки. Это был день моего рождения. Этой ночью одна из наших лошадей стала жеребиться. Ее выпрягли и вместо нее поставили молодого жеребенка-двухлетку.
( Дальше )

Бабушкина тетрадь. В оккупации.

Утром 4 августа 1942 года мы въехали в Невинномысск. Крайняя улица под Невинской горой была разбита полностью. Ни одного целого дома. Подобрали ведро поить лошадей. Решили въехать в посадку кукурузы и заночевать там. А ночью 5 августа в город вошли немецкий танки. Это был день моего рождения. Этой ночью одна из наших лошадей стала жеребиться. Ее выпрягли и вместо нее поставили молодого жеребенка-двухлетку.
( Дальше )

Бабушкина тетрадь. Освобождение.

По улице шли танки, машины, колонны немецких солдат. Кто сворачивал на станцию, кто торопился на мост через Кубань. Немцы отступали, и это было видно по всему. Раньше они заходили в дома со словами: «Матка, курки, яйко, молоко», а теперь: «Гитлер капут» и молча протягивали руку – просили кушать. Уходили быстро. Минировали дома, рельсы на станции. Наш дом тоже готовили, пробивали в фундаменте дыры под мины. Все, кто сидели в подвале, просили не взрывать, мол , дети, старики. Отстояли, а может им было некогда.

Январь 1943 года был морозным, снежным. На улицах валялись трупы немцев и никто их не убирал. Утром 20 января 1943 года мы проснулись от грохота шедших танков. Они шли в сторону Кубани, на мост. Кое-как одевшись мы бросились к забору посмотреть в щель. Это были наши танки. С красными звездами. Наши! На танках сидели наши бойцы в белых полушубках, с автоматами, в сбитых на затылок шапках-ушанках. А улыбка – наша, русская, до ушей. Лица от мороза красные, а мы, полуголые, уже на улице, плачем, машем руками. Наши, наши, ура!
( Дальше )

В клубе прощальный концерт. Летчики улетают ближе к фронту. Радость близости победы, слезы расставания. Взрослые показали спектакль «Русские люди» А мы, школьники, сценку «Цыгане шумною толпою по Бессарабии кочуют» с танцами и песнями. Летчики пели свои песни. Одна из них до сих пор у меня в памяти. Уж больно похожа на реальность того времени. Чьи слова, не знаю.

Вальс фронтовой весны.

В старом заброшенном зале
Мы танцевали с тобой
Нас закружил, заворожил
Старый баян фронтовой
И в тот же вечер фронту навстречу
Снова ушли мы походом войны
И в ночной тишине долго слышался мне
Этот вальс фронтовой весны
И в ночной тишине долго слышался мне
Этот вальс фронтовой весны

Кто Вы, я так и не знаю
Милый, хороший такой
Имени нет, адреса нет
Все унесли Вы с собой
Утречком ранним, зорькой румяной
Вижу одни я тревожные сны
Это Ваши слова, Ваших глаз синева
Это вальс фронтовой весны
Это Ваши слова, Ваших глаз синева
Это вальс фронтовой весны

Верю, надеюсь и знаю
Что я дождусь того дня
Верю в одно, Вы все равно
Снова найдете меня
Двери толкнете, тихо войдете
Скажете: Вот я, вернулся с войны
Чтоб забились сердца, чтоб звучал без конца
Это вальс фронтовой весны
Чтоб забились сердца, чтоб звучал без конца
Это вальс фронтовой весны

Пел этот вальс молодой летчик под гитару. Но больше я эту песню не слышала.

Бабушкина тетрадь. Освобождение.

По улице шли танки, машины, колонны немецких солдат. Кто сворачивал на станцию, кто торопился на мост через Кубань. Немцы отступали, и это было видно по всему. Раньше они заходили в дома со словами: «Матка, курки, яйко, молоко», а теперь: «Гитлер капут» и молча протягивали руку – просили кушать. Уходили быстро. Минировали дома, рельсы на станции. Наш дом тоже готовили, пробивали в фундаменте дыры под мины. Все, кто сидели в подвале, просили не взрывать, мол , дети, старики. Отстояли, а может им было некогда.

Январь 1943 года был морозным, снежным. На улицах валялись трупы немцев и никто их не убирал. Утром 20 января 1943 года мы проснулись от грохота шедших танков. Они шли в сторону Кубани, на мост. Кое-как одевшись мы бросились к забору посмотреть в щель. Это были наши танки. С красными звездами. Наши! На танках сидели наши бойцы в белых полушубках, с автоматами, в сбитых на затылок шапках-ушанках. А улыбка – наша, русская, до ушей. Лица от мороза красные, а мы, полуголые, уже на улице, плачем, машем руками. Наши, наши, ура!
( Дальше )

В клубе прощальный концерт. Летчики улетают ближе к фронту. Радость близости победы, слезы расставания. Взрослые показали спектакль «Русские люди» А мы, школьники, сценку «Цыгане шумною толпою по Бессарабии кочуют» с танцами и песнями. Летчики пели свои песни. Одна из них до сих пор у меня в памяти. Уж больно похожа на реальность того времени. Чьи слова, не знаю.

Вальс фронтовой весны.

В старом заброшенном зале
Мы танцевали с тобой
Нас закружил, заворожил
Старый баян фронтовой
И в тот же вечер фронту навстречу
Снова ушли мы походом войны
И в ночной тишине долго слышался мне
Этот вальс фронтовой весны
И в ночной тишине долго слышался мне
Этот вальс фронтовой весны

Кто Вы, я так и не знаю
Милый, хороший такой
Имени нет, адреса нет
Все унесли Вы с собой
Утречком ранним, зорькой румяной
Вижу одни я тревожные сны
Это Ваши слова, Ваших глаз синева
Это вальс фронтовой весны
Это Ваши слова, Ваших глаз синева
Это вальс фронтовой весны

Верю, надеюсь и знаю
Что я дождусь того дня
Верю в одно, Вы все равно
Снова найдете меня
Двери толкнете, тихо войдете
Скажете: Вот я, вернулся с войны
Чтоб забились сердца, чтоб звучал без конца
Это вальс фронтовой весны
Чтоб забились сердца, чтоб звучал без конца
Это вальс фронтовой весны

Пел этот вальс молодой летчик под гитару. Но больше я эту песню не слышала.

Бабушкина тетрадь. Победа. После войны.

1 мая 1945 года. Праздник. Людей поселка всегда возили на машинах в город Невинку на митинг. Утро теплое, солнышко, едем стоя с флагами и поем песни: «Утро красит нежным светом…» К обеду вдруг пошел снег, мягкий и совсем не холодный. Конечно по машинам и – домой. 5 мая – Пасха, опять гуляем.

А утром 9 мая по радио сообщили о полной капитуляции Германии. Ура! Победа! Долгожданная, наконец-то! Все люди на улице, какая там работа, все на крыше прибивают флаги. Рая, моя подружка, не пожалела кусок красного шелка, что отец прислал ей на платье, прибила его на держак лопаты и сунула в трубу. Победа!

( Дальше )

Несмотря на жизненные катаклизмы, жизнь продолжается, растет новое поколение. Разлетелись дети, выросли внуки, подрастают правнуки. Кажется, все позади, ан нет. Где-то застряли в памяти отголоски войны, все помнится, как вчера. Иногда просыпаюсь от выстрела, от крика, какая-то нервозность, слезливость… И это все оттуда, от войны. И забыть это нельзя.

Бабушкина тетрадь. Победа. После войны.

1 мая 1945 года. Праздник. Людей поселка всегда возили на машинах в город Невинку на митинг. Утро теплое, солнышко, едем стоя с флагами и поем песни: «Утро красит нежным светом…» К обеду вдруг пошел снег, мягкий и совсем не холодный. Конечно по машинам и – домой. 5 мая – Пасха, опять гуляем.

А утром 9 мая по радио сообщили о полной капитуляции Германии. Ура! Победа! Долгожданная, наконец-то! Все люди на улице, какая там работа, все на крыше прибивают флаги. Рая, моя подружка, не пожалела кусок красного шелка, что отец прислал ей на платье, прибила его на держак лопаты и сунула в трубу. Победа!

( Дальше )

Несмотря на жизненные катаклизмы, жизнь продолжается, растет новое поколение. Разлетелись дети, выросли внуки, подрастают правнуки. Кажется, все позади, ан нет. Где-то застряли в памяти отголоски войны, все помнится, как вчера. Иногда просыпаюсь от выстрела, от крика, какая-то нервозность, слезливость… И это все оттуда, от войны. И забыть это нельзя.

Бабушкина тетрадь. Отец.

Его взяли в армию в 1942 году 14 марта. Провожали их до переправы. Морозы тогда были сильные. Через Дон насосами поливали дорогу, широкую и высокую, по бокам ставили вешки. До весны по ней шли машины и люди. В тот день мела поземка. Мы шли пешком, а в повозке лежали вещмешки. За Доном распрощались. Первое письмо получили из Сталинграда. «Сталинград 7 п/я 227» - это его первый адрес. Дошел до Берлина, был ранен. Окончил войну в звании капитана. Имел награды. Ордена, медали, много грамот лично от Сталина. Прожил 90 лет.
После смерти отца взяла к себе маму. Она прожила 97 лет.

Добавлю от себя.

Мой прадед, Александр Терентьевич Гомолко, родился в 1902 году в Белорусии. Самый младший ребенок. Мама-полька со старшими детьми жила в Питере, а мой прадед остался с отцом в Барановичах. Получил по тем временам высшее образование. С моей прабабушкой, Александрой Никифоровной, познакомился в Питере. Мать его была против брака. Говорила, что она ему не пара, "ни кола, ни двора". Он-то был из обеспеченной семьи. Прабабушка - воспитанница Екатерининского детского дома с Васильевского острова. Его выпускниц забирали в семьи гувернантками. Ей оставался один год до окончания учебы, когда произошла революция. Выучилась на фельдшера. И прадед, и прабабушка всю жизнь пользоваоись заслуженным уважением. Они заслужили его своими поступками, честностью, своей жизнью. Когда я призжала к ним в Богаевку, и мы с дедом, уже совсем стареньким и ослабшим, шли по станице, с ним здоровались люди, называли по имени-отчеству, я испытывала чувсво гордости. Старший брат прадеда Георгий (Жоржик) погиб во время войны, похоронен на Новодевичьем кладбище.

Бабушкина тетрадь. Отец.

Его взяли в армию в 1942 году 14 марта. Провожали их до переправы. Морозы тогда были сильные. Через Дон насосами поливали дорогу, широкую и высокую, по бокам ставили вешки. До весны по ней шли машины и люди. В тот день мела поземка. Мы шли пешком, а в повозке лежали вещмешки. За Доном распрощались. Первое письмо получили из Сталинграда. «Сталинград 7 п/я 227» - это его первый адрес. Дошел до Берлина, был ранен. Окончил войну в звании капитана. Имел награды. Ордена, медали, много грамот лично от Сталина. Прожил 90 лет.
После смерти отца взяла к себе маму. Она прожила 97 лет.

Добавлю от себя.

Мой прадед, Александр Терентьевич Гомолко, родился в 1902 году в Белорусии. Самый младший ребенок. Мама-полька со старшими детьми жила в Питере, а мой прадед остался с отцом в Барановичах. Получил по тем временам высшее образование. С моей прабабушкой, Александрой Никифоровной, познакомился в Питере. Мать его была против брака. Говорила, что она ему не пара, "ни кола, ни двора". Он-то был из обеспеченной семьи. Прабабушка - воспитанница Екатерининского детского дома с Васильевского острова. Его выпускниц забирали в семьи гувернантками. Ей оставался один год до окончания учебы, когда произошла революция. Выучилась на фельдшера. И прадед, и прабабушка всю жизнь пользоваоись заслуженным уважением. Они заслужили его своими поступками, честностью, своей жизнью. Когда я призжала к ним в Богаевку, и мы с дедом, уже совсем стареньким и ослабшим, шли по станице, с ним здоровались люди, называли по имени-отчеству, я испытывала чувсво гордости. Старший брат прадеда Георгий (Жоржик) погиб во время войны, похоронен на Новодевичьем кладбище.

ёпть. инвалиды умственного труда

http://yarowrath.livejournal.com/20365.html
http://yarowrath.livejournal.com/19749.html
http://yarowrath.livejournal.com/19037.html

по наводке http://aurinko25.livejournal.com/265703.html?thread=7626727#t7626727

В коммах
Мартин Борман
Рейхслейтер
ПИСЬМО РОЗЕНБЕРГУ
ОТНОСИТЕЛЬНО ПОЛИТИКИ
НА ОККУПИРОВАННЫХ ТЕРРИТОРИЯХ

ёпть. инвалиды умственного труда

http://yarowrath.livejournal.com/20365.html
http://yarowrath.livejournal.com/19749.html
http://yarowrath.livejournal.com/19037.html

по наводке http://aurinko25.livejournal.com/265703.html?thread=7626727#t7626727

В коммах
Мартин Борман
Рейхслейтер
ПИСЬМО РОЗЕНБЕРГУ
ОТНОСИТЕЛЬНО ПОЛИТИКИ
НА ОККУПИРОВАННЫХ ТЕРРИТОРИЯХ